Автор: Валерий ИВАНОВ
Знаменитый пианист приезжает в Самару как домой. Жизненные перипетии наложили отпечаток на творческую индивидуальность музыканта.
Андрей Гаврилов почитается одним из самых выдающихся и экстравагантных пианистов современности. Его звезда ярко вспыхнула на проходившем в 1974 году V Международном конкурсе имени П.Чайковского, на котором 18-летний пианист был абсолютным лидером и завоевал золотую медаль.
С 1985 года Гаврилов живет за рубежом и сегодня является гражданином четырех стран: России, Великобритании, Германии и Швейцарии. Впервые после своего отъезда Гаврилов возвратился в Россию только через 17 лет, и именно Самара стала городом, с которого началось его первое в жизни российское гастрольное турне. С тех пор артист неоднократно бывал в нашем городе. На днях его выступлениями с симфоническим оркестром и с сольной программой открылся очередной сезон Самарской филармонии и VII Музыкальный фестиваль «Самарская осень». Об этих концертах мы рассказали во вчерашнем номере «СИ».
Сегодня Андрей Гаврилов - гость нашей газеты.
- Как случилось, что, блестяще начав в СССР исполнительскую деятельность, вы неожиданно оказались за рубежом?
- Это скандальная политическая история. В 1979 году я напряженно готовился к гастрольному турне с Караяном. Мы должны были осуществить также первую цифровую запись всех фортепианных концертов Рахманинова. Все было уже готово, Берлинская филармония предоставила мне зал для репетиций.
Неожиданно в Москве, как в дешевом американском кино, у меня отобрали паспорт, срочно вызвали в Министерство культуры и предложили отказаться от поездки ввиду болезни. Меня это буквально парализовало. Будучи далек от политических игр, нашел в себе силы отказаться. Впоследствии выяснилось, что к этой истории были причастны самые высокопоставленные государственные особы, у которых были веские основания помешать моему выезду за рубеж. Противостояние длилось пять лет. Со стороны аппарата давление было огромное. Впоследствии я видел в КГБ секретные документы о моем физическом уничтожении. Я перенес три попытки покушения на мою жизнь: два раза в СССР и один раз в Лондоне. Надо всем этим можно смеяться, но можно и плакать.
- Но, в конечном счете, именно вам первому из советских музыкантов дали официальное разрешение на выезд из СССР.
- Дело в том, что следствием длительных треволнений и ощущения абсолютной беспомощности стало тяжелое нервное заболевание, которое начало у меня развиваться. Только благодаря невероятным интригам под покровительством английского правительства в феврале 1985 года мне удалось выбраться в Лондон. Я должен был играть концерт и записывать очередную пластинку. Отпустили официально: произошли изменения во властных структурах. Уже из Лондона я написал письмо М.Горбачеву, который пришел на смену очередному скончавшемуся генсеку. Таким образом, мое освобождение стало по существу одним из его первых перестроечных дел. 5 марта 1985 года я уже играл официально в Royal Festival Holl концерт с оркестром Королевской филармонии. Я был первым человеком с советским паспортом с правом многократных выездов и пересечения границ. С этого началась свобода. Я этим очень горжусь.
- Ваш отец - известный художник.
- Мой отец Владимир Гаврилов был замечательным мастером. Его картины находятся в Третьяковской галерее, в Русском музее, в зарубежных собраниях. В 35 лет он выиграл конкурс в Вене, соревнуясь с Пикассо и Ренато Гуттузо. Он был невероятно свободолюбивым и одаренным человеком, прекрасно импровизировал на фортепиано. В расцвете лет отец неожиданно умер от инфаркта. Но я подозреваю, что его попросту уничтожили: они с мамой хотели уехать работать в Амстердам.
- Уже будучи признанным в мире музыкантом вы перенесли глубокий душевный кризис и даже жили некоторое время на необитаемом острове. Как вам удалось выкарабкаться и снова стать на ноги?
- Было и такое. Но это большой философский разговор. В 1993 году я почувствовал громадную неудовлетворенность от пути, которым шел. Так начались мои странствия, философские искания. На два года я углубился в изучение произведений Розанова, Леонтьева, Бердяева. Впоследствии Розанов стал моим учителем. Кризис длился семь лет. Всю жизнь я целеустремленно шел к Олимпу: Карнеги-Холл, Royal Festival Holl, Грэмми... Получив все, вдруг понял, что все это мне ничего не дает. Да, я пришел к Олимпу, но оказался в тупике. Для меня это была грандиозная трагедия. Не думал, что переживу ее. Вначале вообще не понимал, что со мной происходит. Была ужасная депрессия, которая накопилась подспудно. А началось все случайно. Однажды перед концертом в Брюсселе, на котором должна была присутствовать королева, я вдруг понял, что никуда не поеду, что не могу сыграть ни одной ноты. Такое состояние прогрессировало и привело к серьезной внутренней трагедии, к распаду очередной семьи, к полному банкротству. Но меня это уже не касалось. Я запер свою виллу на ключ и отправился на все четыре стороны - как в сказке братьев Гримм... Что помогло мне восстановиться, не знаю. Так получилось. Но это произошло. Я нашел свой путь, иначе меня бы сегодня здесь с вами не было. Мне кажется, что во мне открылось такое видение музыки, о котором я не мог и мечтать. Мне кажется, я вижу, угадываю то, что хотел выразить автор в каждом нюансе каждого произведения, к которому я прикасаюсь. Это субъективное ощущение всесилия дает многое. Такого у меня раньше никогда не было.
- И вам пришлось снова начинать с нуля?
- Из юго-восточной Азии я возвратился в рваных штанах, без копейки денег. Я был нищим оборванцем. На билет в Европу сыграл концерт в Сингапуре. Но сейчас уже живу в замке. Все это, конечно, звучит красиво, романтично, но мне было очень трудно. Это путь, который я никому не пожелаю. Я очень романтический господин и очень хотел жить романтической жизнью. Однако это дается непросто.
- Много ли вам приходится работать?
- О, да. В конце концов я пришел к выводу, что музыка органично должна быть не профессией, а стилем жизни. Человек играет не для себя и не для публики. Это способ постижения жизни, стиль жизни, средство продвижения в пространстве. Но это должно быть так же естественно, как дыхание, и требует бесконечных занятий, упражнений. Мои “отношения” с роялем продолжаются до 17-18 часов в сутки.
- Каково, на ваш взгляд, будущее классической музыки?
- Наше классическое музицирование будет постепенно уходить - как образец Золотой эпохи, классического творчества. Это будет немножко музей. Серьезная музыка будет развиваться, как мне кажется, в несколько других ипостасях. На нее окажет сильное влияние технический прогресс. Вряд ли найдутся такие ренессансные люди, которые захотят овладеть инструментом до такой степени совершенства, как, скажем, Лист или Рахманинов. Сейчас молодежи просто лень заниматься. Они будут овладевать компьютерами и другими техническими новинками, и будет рождаться новая эстетика.
- Но может ли что-либо заменить душу живого исполнителя?
- Другая душа будет и у слушателей. Те же, кого потянет назад, к природе, придут на наши концерты.
- Кого вы цените из нынешних российских пианистов?
- На этот вопрос ответить не могу. Быть одновременно и слушателем, и исполнителем невозможно. В этом смысле я как чукча – играю, но не слушаю.
- Исполняете ли вы современную музыку?
- Конечно. Несколько лет назад я нашел замечательного композитора - молодого испанца, который живет в Андалузии. Его зовут Гульемо Алонсо Ириарте. У него не было ни копейки денег, и он был вынужден работать с утра до ночи. Но так, впрочем, и должно быть. Он написал для меня фортепианный концерт, недавно я получил его партитуру. Это очень своевременное сочинение: в мировом репертуаре не так много испанской музыки.
- Продолжаете ли вы активно концертировать?
- Безусловно. Бываю на разных континентах, выступаю во всех европейских странах, из которых почему-то хуже всего чувствую себя в Дании. В последнее время меня очень привлекает Латинская Америка. Недавно вернулся оттуда из гастрольной поездки. В Бразилии, Аргентине и Чили сейчас огромный духовный подъем, потребность в искусстве. Там исключительно открытая публика. У них огромный пиетет к русской музыке. Мой концерт в Рио де Жанейро из произведений Прокофьева длился три часа. Меня не хотели отпускать, я еле уехал, лежа на полу автомобиля.
- Есть ли у вас любимые концертные залы?
- Конечно. И самый любимый – старинный зал венецианской тюрьмы, в которой было казнено множество людей. Концерты проходят на фоне портретов казненных дожей. В этом зале удивительная акустика. В нем выступали многие великие музыканты, в числе которых Федор Шаляпин, Святослав Рихтер, Пласидо Доминго. Люблю небольшой каменный театр из самоцветов в Мантуе. Он мне чем-то напоминает сказки Бажова. Там всегда ощущаю мистический трепет.
- Часто ли вы приезжаете в Россию?
- Бывает по-разному. Приезжаю, когда меня приглашают. До нынешнего приезда не был здесь больше года. Сейчас мне гораздо интереснее играть в России, в Самаре, чем в Лондоне и Париже. Так поменялись моя философия и мое мироощущение. Должен сказать, что меня пленило руководство Самарской филармонии, и я с удовольствием снова приехал в ваш город. Не исключено, что именно в Самаре с маэстро Щербаковым и филармоническим оркестром мы сыграем мировую премьеру фортепианного концерта Гульемо Алонсо Ириарте.
- С нашим городом у вас давние связи?
- Была действительно трогательная история: в 1970 году я с мамой приехал в Куйбышев первый раз в жизни играть с оркестром Третий фортепианный концерт Рахманинова. Мне было всего 14 лет. Меня, бледного мальчишку, привели к дирижеру Соломону Фельдману. Узнав, что это я буду играть концерт Рахманинова, он сочувственно посмотрел на меня и произнес: “Бедный мальчик”. Об этом я написал в своей автобиографии.
- Какие у вас ближайшие планы, связанные с Россией?
- Из Самары я еду в Москву, буду играть на юбилее Армена Джигарханяна. Вскоре мне предстоит участвовать в поддержанном президентом грандиозном проекте. На поезде со старенькой отреставрированной «Кукушкой» мы проедем от Магадана до Москвы и дадим около 60 концертов памяти безвинно погибших в сталинских лагерях. Грандиозный заключительный концерт этого тура, в котором примут участие многие мировые знаменитости, состоится в Москве.
