Не так давно, просматривая в Сети всевозможные материалы о жизни и исполнительской деятельности дирижера Геннадия Пантелеймоновича ПРОВАТОРОВА, я остановилась на его очень примечательном высказывании о сути творческой профессии. Это было интервью, опубликованное в одной из газет Белоруссии, где он провел последние годы своей жизни: «Дирижирование – это вопрос соединения судьбы и характера». Меня поразили простота и легкость формулировки и одновременно философская глубина постижения одной из самых сложных музыкальных профессий.

Дирижирование было делом всей его жизни, его судьбой. И он решил передать всё, чему научился сам и чему его научили великие учителя, своим ученикам. Было это в Минске, в Государственной академии музыки, куда Проваторова пригласили на должность профессора кафедры оперного и симфонического дирижирования.

Беларусь стала последним прибежищем в его судьбе, подарив ему и долгие годы работы с симфоническим оркестром филармонии, и руководство Государственным театром оперы и балета. Республика вознаградила его за труд, присвоила звание лауреата Государственной премии.

Он жил в Минске, в просторной квартире, со своей новой семьей – женой Терезой, арфисткой оркестра, и любимой дочкой Каролиной. Он часто ездил на гастроли в столицу и за рубеж, был востребован и узнаваем. Судьба любила Проваторова? Как сказать… На то она и судьба, непредсказуемая и неуловимая.

В какой-то момент что-то пошло не так. Возвращаясь домой после вечернего спектакля, он был встречен у подъезда незнакомым крепким малым и избит до полусмерти. Ничего не отобрав, нападавший, как оказалось, преследовал одну цель: человек после такой схватки не должен был больше дирижировать. Никогда. А на кону стояли продление контракта Проваторова с оркестром филармонии и заключительный концерт сезона. В это трудно поверить, но то событие было местью одного из музыкантов оркестра, с которым у дирижера случались конфликты на профессиональной почве, и это был его «заказ»!

И всё же репетиции продолжились, и концерт триумфально состоялся. Однако контракт администрация не продлила, а конкурс на должность главного дирижера не объявила – заранее знали результат, ведь Мастер снова бы конкурс выиграл. Этот случай из своей жизни Геннадий Пантелеймонович никогда не вспоминал, всего лишь раз, с изумлением сказав близкой знакомой: «Представляешь, меня – уволили!»

Да, именно его, народного артиста РСФСР, дирижера, которому рукоплескали столичные концертные залы бывшей огромной страны, восторженная европейская публика, всегда считавшая себя сдержанной, и далекая южнокорейская аудитория, с радостным удивлением отмечавшая вулканический темперамент русского маэстро. Проваторов, работавший над премьерами сочинений множества наших прославленных композиторов, сделавший фондовые записи русской и зарубежной музыки с лучшими оркестрами страны, получивший во Франции престижную премию за легендарную запись на пластинку оперы Шостаковича «Катерина Измайлова», не сдался. Он продолжал работать, откликался на предложения новых гастролей и оперных постановок. Так, спустя почти два десятка лет, он получил приглашение из Самары на концерт с некогда родным коллективом, симфоническим оркестром филармонии, который он возглавлял целое десятилетие – с 1971 по 1981 год. Немного осталось тех, кто помнит этот период, «время Проваторова». Но говорят о нем с благоговением. Ученик великих Гольденвейзера, Гаука и Кондрашина, дирижер, возглавлявший оркестры Харькова и Днепропетровска, осуществлявший постановки в Большом и Мариинском; маэстро, которому в музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко доверили премьеру Шостаковича и который позволил себе некоторые дерзкие доработки в авторском тексте оперы, получив одобрение самого композитора, – и к нам, в наш город!
 

Куйбышев 
 

Перелистывая страницы интервью с Проваторовым, опубликованные когда-то минскими журналистами, неожиданно встречаешь определение этого периода времени в биографии дирижера как «самарскую ссылку». Кто-то представляет это чуть помягче, но всё равно с обидным для нас налетом – «забавное приключение». Ничего себе приключение длиною в десять лет! Проваторов же говорит об этом времени с улыбкой и нежностью. Какая это ссылка, когда ты осуществляешь на сцене грандиозные планы; делаешь с оркестром блистательные программы: масштабные циклы симфонических сочинений Скрябина, Шостаковича, Бетховена, Р. Штрауса, Брукнера, Малера; знакомишь местную публику с новыми сочинениями лучших советских композиторов, живущих в ту пору, и начинающих авторов.

Проваторов проводит на высшем уровне множество музыкальных фестивалей и декад в Куйбышеве, выезжает на гастроли за границу, куда многим музыкантам путь был закрыт. Окрыленный возвращается с московских гастролей и сразу же окунается в «провинциальную» жизнь, подготавливая совместно с оркестром и студенческими хоровыми коллективами симфонические премьеры любимого Шостаковича и грандиозного Берлиоза. Никогда еще наш город не слышал такую «Первомайскую» симфонию и фантазию «Ромео и Джулия»! Ошарашенные поворотом судьбы своей ученической жизни, студенты-музыканты не могли поверить, что участвуют в подобном историческом событии. И свидетельствую я от первого лица: да, стояла на сцене в общем хоре, да, пела и заворожено смотрела на руки дирижера.

Одной из последних работ Мастера на сцене нашей филармонии стала громкая премьера 14 февраля 1980 года (впервые не только в Куйбышеве, но и в Советском Союзе) симфонической поэмы Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра». Бесспорный шедевр всей мировой музыкальной классики поначалу не был понят в партийных кругах города. Только услышав, что поэма Штрауса была написана под впечатлением трудов немецкого философа Ницше, бдительные люди, облеченные властью, попытались запретить исполнение. Пройдя несколько кругов ада, Проваторов со товарищи убедил людей «на самом верху» в безобидности содержания музыки гениального композитора. И сочинение, в качестве реабилитации, было исполнено еще раз! Ангелом-хранителем Геннадия Пантелеймоновича в этом и множестве других случаев была Светлана Петровна Хумарьян, чьими усилиями удалось «заполучить» его в Куйбышев и дать возможность бесстрашному и дерзновенному дирижеру творить целое десятилетие.

Но сердечный приступ – один, второй… Отсутствие собственной сцены у филармонического оркестра, когда репетиции приходится проводить в неприспособленных залах и с поредевшим составом музыкантов, уставших от неустроенности. Нервы, душевный надлом, нездоровье, усталость ли от «провинциального» десятилетия, но главный дирижер нашей музыкальной и всей культурной жизни Куйбышева больше не хочет оставаться в нем.

Что мы получаем в остатке? Легенду 80-х – выдающегося дирижера, который жил и работал в нашем городе. Симфонический оркестр, который по оценке великого Евгения Светланова вошел в пятерку лучших симфонических коллективов страны. Творческие вечера и знакомство с корифеями отечественной композиторской школы – Хренниковым, Хачатуряном, Щедриным и многими другими; с исполнителями, равных которым трудно было найти не только в Советском Союзе, и среди них, конечно, Мстислав Ростропович…

Штрихи характера
 

Кому-то, кто родился гораздо позже описываемых времен, могут показаться странными такие восторги в отношении музыканта, слава о котором прошла незаметно для них. А если честно признаться, то этой славы не так уж много досталось и самому Проваторову. Он был равным по дирижерскому таланту своим сверстникам Светланову и Рождественскому, но где их пьедестал – и где его?

Скорей всего, Геннадий Пантелеймонович был слишком погружен в процесс созидания музыкальных миров. Будучи надбытным человеком, не замечавшим прелести ухоженного дома и дорогой одежды, он, находясь в одном измерении со своими любимыми книгами и партитурами, мог часами, ничего не замечая вокруг, погружаться в зашифрованные исповеди вековых титанов музыкальной мысли и пропевать вслух впечатливший его мотив.

Не все осмеливались говорить с ним на равных. Его знания были фундаментальны, его горизонты уходили так далеко, что обыватель не мог уловить уходящую вдаль фигуру человека, чьим предназначением и было то самое движение окрыленных рук, зовущих всех за собою. Его интересовало всё, от космоса до микробиологии. Вот только к концу своей жизни он так и не смог подружиться с компьютерами и новыми телефонами, с восторгом удивляясь врожденным навыкам (как он сам заявлял) своей маленькой дочки, точно знающей, как поступать с сотовыми и планшетами.

У Проваторова было какое-то особенное отношение к дирижерской палочке. Их у него было очень, очень много. Часто он выпускал их из рук, как стаю птиц, уверенных в направлении своего полета, или же, напротив, как испуганных птенцов, перепутавших магнитные полюса.

Палочки – продолжение его рук, мыслей и намерений – в течение репетиций или концертов эпично разлетались в разных направлениях сцены и зала. В попытках «вытащить» из оркестра нужный звук, темперамент дирижера рвался наружу, забывая о незыблемых границах фрака и пространства сцены. Оркестранты, зная эту его особенность, готовили к началу концерта целую вязанку тонких изделий из дерева. Бывало, что и ее не хватало до финала, и тогда в ход шли подручные средства – вязальная спица одной из оркестранток или собственный полосатый носовой платок!

О его темпераменте (и это при том, что он, как никто другой, обладал ясной и понятной для оркестрантов и солистов рукой, пластичным, энергичным жестом) среди музыкантов ходили разные легенды. Вот и Геннадий Рождественский как-то на репетиции рассказал такую байку: «Почему в пульте дырка?» – спрашивает дирижер у оркестрантов. «А это приезжал Проваторов и дирижировал Менуэт Боккерини».
 

Как-то раз, возвращаясь из очередной гастрольной поездки, он обнаружил дверь своей квартиры открытой. Его не было дома две недели. Значит, это жена Тереза оставила дверь незапертой. А где же она? Оказывается, тоже на гастролях. Уже больше недели!

***

По дороге домой видит посреди проезжей части двух очаровательных кошек. Не задумываясь, оставляет чемодан на тротуаре, берет оставшийся от поездки кусочек колбасы и спешит им навстречу. Кормит, гладит, радуется, как ребенок. Возвращается на место, где оставил чемодан. Его нет. А там документы, рабочие партитуры и, конечно же, гастрольные гонорары. Незадолго до этого момента видел двух своих соседок, знавших о его поездках. И о том, что он возит с собой немалую сумму. Но не пойман – не вор. Дамы не сознались, но очень уж выдавали глаза, которые смотрели с испугом на известного соседа. Он их простил.

***
 

Идет репетиционный процесс в одном из московских театров. Проваторов увлечен работой, полон энтузиазма и энергии. Из оркестровой ямы не уходит на перерыв, а лихо перескакивает через барьер, чтобы сэкономить время. Он всегда занимается спортом, находится в отличной форме, тут и творческий азарт налицо. Но на пути его очередного прыжка в яму оказалась скрипка концертмейстера. Дорогая, очень дорогая. Он приземлился на нее. Пришлось расплачиваться годовым запасом гастрольных денег.

***

На привокзальной площади Минска его встречает журналистка. Она хочет писать о нем большой материал, быть может, даже книгу. Ей важно первой услышать свежие впечатления Маэстро, который возвращается из длительной поездки в одну из западных стран. Не теряя времени, заходят в близлежащую забегаловку, располагаются за стойкой. Дежурным полицейским кажутся подозрительными их горящие глаза и громкие разговоры. Просят Проваторова предъявить документы. Он, не понимая серьезности происходящего момента и не успевая «вернуться» из разговора со спутницей, машинально лезет в свой огромный баул и достает лежащую сверху симфоническую партитуру. Полицейские переглядываются, снова просят предъявить паспорт. Очнувшись, он поочередно выкладывает на стол еще одну партитуру, еще одну, газеты с рецензиями, далее удостоверения народного артиста и лауреата Государственной премии, деревянные указки (это были дирижерские палочки!). Последним оказывается кошелек. А где же паспорт? Но стражи порядка, наконец, понимают, с кем имеют дело, и смущенно удаляются из подконтрольного питейного заведения…

Проваторов говорил: «Искусство зовет к себе, но оно имеет гордость, оно не унижается перед теми, кто не способен дотянуться до него». – «Прежде, чем войти куда-то, надо обязательно думать о том, как оттуда выйти» (это в адрес своих учеников, мечтающих о профессии «знаменитых дирижеров»). – «Публика – всегда ребенок. А ребенок всегда прав. Вот потому и публика всегда права, отказывая вам во внимании, если вы им неинтересны». – «В успехе постановки могут весьма помочь театру, а также дирижеру и исполнителям, знаменитые имена. Вам становится значительно легче, когда вы разделяете свою ответственность за происходящее с Чайковским и Пушкиным. Здесь, главное, отстоять свое скромное место – кому на сцене, а кому в вахтерской будке». – «Искусство не принадлежит народу. Лишь только его какой-то части. Иногда я чувствую себя весьма неловко в наряде академического дирижера при выступлении на празднике по случаю недавно добытого из недр земли небывалого урожая картошки».
 

На вопрос, какой же театр наиболее близок для Проваторова по ауре, он честно отвечал: «Это слишком благородное слово для театра. Каждый театр – это и аура, которую можно назвать театром, и одновременно – клоака и борьба торжествующих на одно лишь мгновение амбиций… Поражения и победы настолько внутреннее дело театра и подверженное очень сильно многим случайностям, так что в данном случае лучше не употреблять слово «аура».
 

О сценической работе: «Тот, кто работает в театре, приходит сюда каждый день в течение долгого промежутка своей жизни. Поэтому каждому, кто здесь каждый день, приходится переживать и большие взлеты, и подчас незаслуженные падения. Причем эти взлеты и падения касаются именно особых людей. Нет, они обычные люди, но выделяются среди всех только степенью своей чувствительности по отношению к окружающему миру. И для них пережить подобные повороты судьбы – подчас вопрос жизни или смерти. Ведь всё происходящее ощущается ими как личное и внутреннее, эквилибрирующее на грани взлета канатоходца или же падения, причем падения до таких низов, что практически от тебя ничего не остается. Самое больное в этом во всем – то, что всё это происходит не у тебя в квартире или доме, а у всех на виду, что тысячекратно увеличивает рамки дозволенной в обществе человеческой боли, что рождает целые тоннажи домыслов, небылиц, злословий и острот. Сумеешь при головокружительном падении выстоять, выжить, а затем, очнувшись, начать постепенное восхождение, тогда обретешь почет и уважение. Если нет – придется уйти в никуда и начинать все сначала». (Увы, всё это вышесказанное Проваторовым в полной мере можно было отнести и к нему самому, к маршрутам его причудливого творческого пути.)
 

О дне рождения дирижера можно было узнать лишь только двумя проверенными способами: либо заглянуть в какой-нибудь энциклопедический словарь, либо ожидать ордена или другой награды, которую вручали ему в честь очередного юбилея. Тогда уж он не отнекивался и не возражал против поздравлений или подарков по случаю годовщины его появления на свет божий. Вот и снова подопечный оркестр узнает о юбилее своего главного дирижера только в момент прибытия чиновника в ранге министра с букетом в руках и с голубой орденоносной коробочкой. И реакция оркестрантов тут вполне адекватная: они более удивились приходу человека с портфелем, нежели подлежавшего очередному сокрытию круглого «десятилетия» Маэстро. А вот что говорил по этому поводу сам Проваторов, объясняя присутствие на своей груди еще одной «металлической брошки»: «Посмотрите, как гаснет интерес публики при перечислении чьих бы то ни было лауреатских званий и наград. А как загораются глаза зрителя, когда просто произносятся имя и фамилия любимого актера или музыканта».
 

На просьбу одного из журналистов назвать несколько своих любимых слов русского языка неожиданно ответил: «Их два, этих самых важных слова: «чувство» и «развитие». Чувство – это чаще всего любовь. Слово «любовь» не надо часто произносить, его нужно воплощать в поступках. Но всё же главное слово для меня – это «развитие». Чувство может включать развитие, а развитие непременно вдохновляется любовью!»

***

Знаете, какие праздники любил и отмечал Геннадий Пантелеймонович? Нет, не привычный всем Новый год, а природные дни солнцестояния и равноденствия! Это были его личные праздники – два дня близкого общения с солнцем… Он и из жизни ушел между этими двумя любимыми праздниками – в начале мая, четвертого дня, когда весна в Минске была в самом разгаре, и до летнего солнцестояния оставалось не так много. Находясь в палате реанимации, он уже не видел за окном ярких красок цветущей природы, не слышал слов поддержки своей любимой семьи. Уходил ли он с сознанием выполненного долга перед судьбой и своей жизнью? Как узнаешь…

Но нам известно главное: Геннадий Пантелеймонович Проваторов был настоящим «последним из могикан» русской дирижерской школы, человеком удивительной судьбы и яркого таланта, обладающим даром музыкального гипноза, провидческих озарений и необыкновенного магнетизма. Он посвятил нашему городу целых десять лет своей уникальной творческой жизни. Отважный «рыцарь высокого искусства», он обратил в свои ряды сотни, тысячи преданных ему любителей музыки. И мы горды своей причастностью к этому имени, равно как к истории его взлетов и падений.

После отпевания и прощальной панихиды в Минске одного из главных героев белорусской культурной летописи и основателя национальной белорусской дирижерской школы Проваторова, по его завещанию, похоронили в родной Москве, где он родился, учился, женился, познал триумф и славу...
 

Музыковед Самарской государственной филармонии
Людмила БЕЛЯЕВА