Скрипичный вечер Сергея Крылова: одухотворение дня и ночи
День и ночь, свет и тень, жизнь и смерть!.. - так, в двух контрастных частях, прошёл в Самаре концерт прославленного скрипача Сергея Крылова. Нет, не культурное событие, но опыт подлинно духовного переживания стал для многих итогом сего концерта. Так пусть же нескоро, очень нескоро высохнут слёзы на лицах самарцев; и когда привычный быт наконец сотрёт их, пусть останутся они нетленными на дне души, разделённой сегодня надвое!
В первом отделении он сыграл сонату Тартини «Трель дьявола» и две пьесы Паганини - Cantabile и Кампанеллу. Все достоинства, которые только могут быть присущи скрипачу, он явил нам сейчас. Дивная мелодия, как шёлковая лента; красота звучания, тончайшие динамические нюансы, и главное - удивительная скромность. Именно она породила то состояние, при котором самая виртуозная виртуозность никогда не затмит Музыку, - и все невероятные трели, пассажи, перебрасываемые из октавы в октаву, со струны на струну, взлёты на самые заоблачные вершины - туда, где скрипка превосходит саму себя и превращается в свирель, - укладывались в границы аристократической тонкости, изысканности, высокой пробы - того, что всего точнее выразилось бы немецким словом fein. От этого виртуозность производила впечатление глубочайшей духовной выразительности, что бывает крайне редко. Оркестр же, безупречный по ритму, филировке звука, интонации, абсолютно совпадал с атмосферой жизни первой скрипки. Так выдающийся солист превращает оркестр в выдающийся коллектив, - и это одно из важнейших художественных достижений концерта.
День музыки был ослепительно ярким, а ночь поражала мистикой, в которой угадывалась идея перехода в иную жизнь. «Прощальная» симфония Гайдна исполнялась в сумраке, при свете пультов. И здесь, во тьме, в тишине, прислушиваясь к самой себе, она поразила всем - странной своей пятичастностью, скоротекущестью, намеренной разомкнутостью, которую они подчеркнули более ожидаемого. О, скоропостижно наступившее время! О, спешные сборы в неведомую дорогу! О, известная дума, - хотя уже и некогда думать, когда уже в первой части, - смятенной, сумбурной, промелькнувшей быстрее, чем можно было опомниться, - ясно, что возвращения не будет. Менуэт взяли быстрее, чем хотелось, - почти стремительно; и то, как оборвалась, как сошла на нет последняя фраза, было уже совсем недвусмысленно. Тем явственнее останавливалось время в медленных эпизодах, в подлинно шубертовских сменах мажора и минора. Последнее Adagio, однако же, начали плотнее, чем можно было ожидать; будто лучезарный свет вместе с первым аккордом озарил сумрак сцены, - вопреки привычной концепции, он не истаивал, он не был бесплотен. И это наводило на странную мысль, что, может быть, симфония заканчивалась не у дверей иного бытия - но уже за этими дверями... Но нельзя больше продолжать; и здесь - в тот момент, когда первая фигура, вернее, первые две фигуры - так ожидаемо и так неожиданно - погасили свет, неспешно поднялись и, отделившись от тёмной громады оркестра, медленно пошли прочь… здесь - надо остановиться, ибо дальнейшее - молчанье.
Марина Ишина, студентка факультета искусств Санкт-Петербургского государственного университета
