Умел ли дьявол играть на скрипке?
Сергея Крылова, как сообщает нам Википедия, Ростропович назвал скрипачом номер один современного мира. Интересно тут (кроме, разумеется, самого Крылова), еще и словечко «современный».
Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Интересно по смене исполнительских приоритетов наблюдать за движением времен. Безупречный, сверкающий, стальной пианизм Эмиля Гилельса и странный, задумчивый, сомнамбулически погруженный в себя Иво Погорелич, мягкая прелесть Анны Герман и вызывающе-дерзкая Алла Пугачёва… Разные эпохи, разные вкусы. Увы, в прошлом веке осталась исполнительская манера великого советского скрипача Давида Ойстраха. Уже не играют так, как играл Святослав Рихтер.
Великих музыкантов ХХ века сменили яркие представители нового исполнительского мышления. Вероятно, действительно первый из них – Сергей Крылов. Из той же когорты — пианист Аркадий Володось. Кого бы из певцов туда же присовокупить как выразителей новой исполнительской эстетики? Ну пусть Бобби МакФеррина. Каковы приметы этого нового поколения? Фантастическая виртуозность, запредельное совершенство владения инструментом. Яркий, бросающийся в глаза блеск «упаковки» – красота тембра, увлекательность, броскость интерпретации.
Пока пишу, левым глазом поглядываю на экран телевизора – а там какое-то световое шоу показывают, в Дубае, кажется. Вот-вот, оно самое. Это и имею в виду. Игра ярких отра-жений в черной воде, танцующие столбы света, гипнотизирующие, пылающие в ночи. Что за ночь-то? Ночь нашего невежества...
Нашего? Вот этих людей, до отказа заполняющих филармонический зал? Ничего не хочу плохого сказать про публику. Чудные, интеллигентные лица. Но что-то в зрительском составе непривычно. Может быть, то, что знакомых среди них, то есть музыкантов-профессионалов, человек от силы пятнадцать. Значит, Сергей Крылов обращается к так называемым «широким слушательским массам», по крайней мере, так мы их обзываем в жалобных текстах своих грантов. Этих «широких» надо завоевать. К ним обращаются не как к коллегам. Свой брат, музыкант, и так поймет. Так сказать, музыкант музыканта видит издалеканто. А в народ выходишь – долой интимную ситуацию общения, долой доверительную интонацию. Тут нужна преувеличенная яркость, эффектность, броскость такая, чтобы завоевать, привлечь, навсегда сразить и заарканить. Нужна блестящая, совершенная форма (с чего мы статью и начинали).
Странное свойство музыки заключается в том, что форма в ней не просто связана с содержанием. Форма и содержание, эта замшелая пара понятий из области забытой, немод-ной уже марксистко-ленинской диалектики, переливаются друг в друга, друг друга порождают или отрицают.
Таким сложным образом, поминутно путаясь в длинных предложениях, я пытаюсь выразить простую мысль. За безупречностью отделки, блеском виртуозности, профессио-нальным совершенством стоит глубокое интуитивное проникновение в темные, таинственные недра. Так сказать, через блестящую внешность – в темные глубины содержания. Там-то, во тьме интуиции, в потемках подсознания, и расположен крючок, на который он нас ловит, Сергей Крылов. Похоже даже, что и себя самого ловит. Музыкальная интуиция ведет исполнителя в таинственные лабиринты барокко.
«Дьявольские трели» Тартини, соната, которую композитор якобы услышал во сне в гениальном исполнении Дьявола, и есть такой инструмент проникновения под покров видимого мира. Позднее барокко под тонкой тканью сдержанности и благопристойности обнаруживает большой выбор соблазнов, крайностей, страхов. Безмерная скорбь сицилианы (в первой части) в сочетании с тональностью соль минор – одна из таких крайностей. Оплакали, сейчас в царство смерти в поисках Эвридики спустимся. А там – трели, демонический смех владыки преисподней (по всей видимости, дьявол расхаживает туда-сюда. Так сказать, Мороз-Воевода дозором обходит владенья свои. И звучность, соответственно, то разрастается, то гаснет).
Интересно, что чувствует скрипач, справляясь с виртуозными трудностями. Слушательскую душу объемлет ужас. Быстрая тема финала сонаты – как падение грешников в ад. Поганой метлой их выметают, и с ужасом сыплются ошметки рода человеческого в разверстую пасть преисподней. Барокко ставит очередной эксперимент, содержание которого – борьба добра со злом, дьявольского и человеческого. Борьба благородных медленных темпов со страшным вихревым движением престо. Но так и тянет уйти от благородного адажио в дьявольское престо. Недоброе царство инстинктов, разгул подсознания. Виртуозность искушает вседозволенностью. Адским пламенем, зловещей мефистофельской иронией подсвечены у Крылова коды каждой части. И правильно. Если мы поищем визуальных параллелей этим странным вспышкам багрового пламени – обнаружим в полотнах барочных художников. Яркий свет, кровянисто-алые пятна во мраке, конструкция, перекошенная, сдвинутая к правому краю картины (а в музыке – к заключительным разделам композиции), тревожная асимметрия барокко – как это выразительно у Крылова, и как точно «подсвечено» темным фоном сопровождения – Volga Philharmonic проаккомпанировал солисту исключительно аккуратно.
«Кантабиле» Паганини никаких покровов не срывает. Напротив, по контрасту с его же причудливо-капризной «Кампанеллой», «Кантабиле» строго соблюдает этикет, дает пример куртуазного общения, вежливого, законченного выражения мысли, подобного прекрасной, внятной дикции хорошо воспитанного светского человека. Скрипка поет. Костюмчик сидит – ладно пошитый, хорошо скроенный. Моя подруга-скрипачка говорит: «Всегда слушаешь это «Кантабиле», а оно тянется бесконечно. Все так нудно играют! А у Крылова совсем не нудно!» И действительно, пьеса пролетела, словно за считанные секунды. Кстати, это один из показателей исполнительского мастерства. Когда играет талантливый музыкант, забываешь о времени. А когда вспоминаешь, жалеешь только, что секунды утекут, а вместе с ними закончится и музыка. А секунды исчезают в прошлом с такой скоростью – только держи! Вот, оказывается, одна из функций музыки: это уплотнитель времени.
Секунды летят, и сольная часть программы Крылова подходит к завершению. «Кампанелла», потом «Hora staccato» Г. Динику. Не могу высказаться по поводу этого фантастического фейерверка, этого поразительного сверкания виртуозности, чувствую, что как-то не по статусу это мне – так же как не по статусу велосипедисту рассуждать о «Феррари».
Не знаю, зачем было присовокуплять к блестящему фейерверку скрипичных пьес постепенное угасание «Прощальной симфонии» – той знаменитой симфонии Гайдна, которую принято исполнять при свечах с тем, чтобы музыканты, понемногу уходя со сцены, гасили свечи. Как всё тает... Вот уж и нет никого, только первый пульт скрипок доигрывает последнюю страницу. Симфония прозвучала во втором отделении, Сергей Крылов стоял за дирижерским пультом. И всё было, как всегда случается в этой симфонии. Свечи потушили, со сцены ушли. Трагизм ситуации усугубился тем, что и мировая знаменитость уехала, оставив нас в темноте и одиночестве.
Наталья Эскина, музыковед, кандидат искусствоведения
