Громовой глагол вечности, Баха, Халубека
Наталья Эскина
музыковед, кандидат искусствоведения
С днем рождения вас, Иван Севастьянович! С 328-летием! Почему-то даже в XXI веке ваш день рождения мои соотечественники отмечают по старому стилю, как в XVII веке, 21 марта. Во всяком случае, в оперном театре, где я служу. А филармония отметила день рождения великого Иоганна Себастьяна еще на день раньше. Мне же казалось, что уместнее дождаться этой даты по новому стилю, 31 марта.
Не знаю как мои собратья-музыканты, а я встретила некруглую дату в посмертной вечности любимого композитора самым пассивным образом – пошла в филармонию послушать немецкого органиста Йорга Халубека с баховской программой. Жизнеописание Халубека (недлинное пока, музыкант еще молод) обращает на себя внимание тем, что он переиграл все девять томов органных сочинений Баха. Как же тут не стать победителем баховского конкурса в Лейпциге (он и стал)!
Бах притягивает и не отпускает. Затягивает в Большое Барочное Время. А это Большое Время, это барокко воплощено в громовом раскате органных басов. Как это у Иоганна Риста, на слова которого написана одна из самых известных баховских кантат: «O Ewigkeit, du Donnerwort (О Вечность, громовой глагол)». Голос Бога звучит, должно быть, очень громко. И слышать славословия Он предпочитает fortissimo. Вот и по свидетельству пророка Исайи, стоило серафимам у подножия трона Господа воскликнуть: «Вся земля полна славы Его!», – как резонанс чуть не разрушил врата Царствия Небесного: «И поколебались верхи врат от гласа восклицающих».
И вот она, прелюдия и фуга ми минор – врата, ведущие, видимо, в рай. И изливающиеся с небес потоки света – стекающие сверху вниз гаммы. И фуга, изображающая сотворение мира – разбегающаяся Вселенная в ее теме. Сколько минут она идет, интересно? Минут шесть или восемь. Модель вечности за восемь минут...
Когда мы в юности, представляя себе орган скорее умозрительно, играли (на фортепиано, по четырехручным переложениям) органные прелюдии и фуги, мы воображали, что массивное и громкое звучание должно прослаиваться тихим и таинственным. Мне и сейчас иногда так кажется. Но Халубеку виднее. Его восьмиминутная вечность – громовой глагол, organo pleno. Никаких нюансов. То, что огромно – оно огромно во всем.
Жизнь бы положить на изучение всех 1026 произведений Баха! И ведь реально было бы, возьмись я за это вовремя – лет за 50, глядишь, и освоила бы! Но поздно. Кусай теперь локти! Вот в первый раз услышала до-мажорный органный концерт. Самарская органистка Людмила Камелина утешает меня: «Я слышала этот концерт, наверное, раз сто, а сегодня – словно в первый раз».
И орган наш мы слышали тоже, наверное, раз сто, но чтобы так он звучал! Как клавесинчик, на котором каждая завитушечка раннего рококо, каждый хитрый орнамент, по моде галантного восемнадцатого века, произносится с такой изящной легкостью, словно бесконечная органная вселенная уместилась в черепаховую табакерочку!
Всегда, с первых лет знакомства с баховским творчеством, интересовалась: каким религиозно-философским пластом оно подпитывается? Что за проповеди, например, произносил пастор в лютеранских церквах? Вот удалось две выслушать: в Гамбурге и в Кельне. Призывали соединяться, говорили о целостности и единстве мира.
Вот, видимо, эта целостность и единство и создавались немецким музыкантом в соль-минорной фантазии и фуге, в ре-минорной токкате и фуге. Мы-то стремимся к дифференциации, разбеганию, рассоединению. Нам кажется, что надо осваивать бесконечные пространства, данные нам для жизни. Делить и проводить границы, а не стирать их.
Трактовка Халубека сметает внутренние границы в больших органных композициях. Единым мощным потоком, размывая берега и уничтожая водоразделы, обрушиваются все двадцать вариаций Пассакальи. И даже 14-я и 15-я вариации, в которых хочется слышать этакий ангельский инструмент, небесно-прозрачный и бесплотно-светлый, не особо выделена органистом и не уводит в хрустальные небеса контрастных тембров. И точно так же не обособлена, не вычленена в едином смысловом поле 17-я вариация, со светящимся водопадом триолей (никем из музыковедов, вроде, не сказано, но уверена почему-то – такие триоли у Баха связаны с ангельским пением – серафимы славят Бога).
Программа концерта Халубека составлена из самых массивных баховских произведений. Затесался среди органных «слонов» один «котенок». Маленькая (сравнительно, конечно), но вмещающая в себе весь мир хоральная прелюдия «Wachet auf, ruft uns die Stimme (Пробудитесь, глас взывает)». Вот тут-то уместна была бы проповедь: все хорошо во благовремении. Мудрые девы ждут прихода Жениха. Маслом светильники заправляют. А неразумные девы вовремя о масле не позаботились. А когда пришел Жених, кинулись в лавки к менялам – а там закрыто... А свадебная процессия с пением и плясками прошествовала мимо. И когда неразумные добрались, наконец, до свадебного чертога, двери оказались закрыты. Понятно, конечно, о чем эта притча: грядет Страшный Суд, а после смерти уже нет времени до покаяния.
В прелюдии главное – не нравоучение, а изображение приплясывающей, поспешающей мелкими шажками вереницы мудрых дев. Но что-то медленно они у Халубека пританцовывают. А внизу хорал проходит – как раз та самая мелодия, которая содержит нравоучение и проповедь. «Люда, – спрашиваю у Людмилы Камелиной, – как называется регистр, в котором звучит хорал?» На мой слух, что-то вроде фагота. «Дульциан», – отвечает Люда. Таким дребезжащим пасторским тенорком орган проповедует нам, а они все тянутся в гору, эти евангельские девы, со вздохом преодолевая нравственные барьеры. Наверное, они для Халубека не мудрые, а неразумные. Впрочем, публика в подробности не вникает, воспринимает тонкости протестантского хорала на подсознательном уровне, с энтузиазмом аплодируя знакомой музыке.
